Это часть западной культуры — той культуры, в которой, хотим мы того или нет, мы живем. На лекциях я рассказываю студентам про исследования, которые были проведены в США. Шестилетних участников эксперимента просили выбирать фотографии других детей и ранжировать их по степени предпочитаемости: с кем они хотели бы дружить, а с кем нет. Фотографии толстых детей получали более низкий рейтинг, чем снимки детей с утраченными в результате аварий конечностями, с обезображенными ожогами лицами — то есть тех, чей внешний вид сильно отличается.
Интересно, что этот эксперимент провели порядка 50 лет назад, а около 10 лет назад его повторили, чтобы посмотреть, что изменилось в отношении к полным людям. Увы, результат только усугубился. То же касается и взрослых. Для постсоветского пространства презентационная составляющая "как я выгляжу? Это касается и одежды, и демонстрации своего достатка с помощью аксессуаров, определенной марки авто.
Если современный западный человек не гнушается ездить на малолитражной машине, которая заряжается от электричества, потому что это экологично, и зарабатывает при этом миллион долларов в год, то тот, кто зарабатывает миллион долларов в год в России, на такой машине принципиально ездить не будет. И тело, внешность — это часть истории про презентацию.
Толстый я или худой, очень сильно ассоциируется с тем, успешный я или нет. Мы транслируем, что можем многое контролировать в жизни, раз можем контролировать собственное тело. Это, разумеется, иллюзия, поскольку правда заключается в том, что контролировать мы ничего не можем.
Мы живем в мире, где происходят террористические акты, случаются экономические кризисы от которых мы, простые граждане, страдаем в первую очередь , падают самолеты, извергаются вулканы… То есть происходят вещи, которые контролировать нельзя.
И в этом сложном неконтролируемом мире мы демонстрируем способность к управлению своей жизнью, когда предъявляем собственное тело — мышечное, худое, подтянутое. Оно словно говорит: "У меня все в порядке.
Моя жизнь под контролем". На самом деле это иллюзорное сообщение, которое мы пытаемся отправлять друг другу. Всемирная организация здравоохранения однажды взяла и приняла такое решение. Это ознаменовало собой огромную медицинскую войну с ожирением, медикализацию этого состояния, превращение его в медицинский диагноз, что стало невероятно успешным коммерческим проектом.
Потому что именно с этого начался успех — сначала в Америке, а потом и во всем мире — диетологических и всевозможных фитнес-программ для похудения. Поэтому сказать, что с ИМТ до 25 ты нормальный, а потом сразу ненормальный, — это, простите, бред. Я всегда предлагаю людям вдуматься в то, как это звучит на русском языке. Потому что на английском мы говорим overweight, то есть "сверхвес", "вес сверх нормы". А по-русски — немножко иначе: "лишний вес".
Лишнее в нашем языке — это то, что мешает. Тогда возникает вопрос: кому он мешает и чем? Если человек говорит, допустим: "Мой лишний вес мешает моему здоровью, потому что при весе в 95 килограммов у меня есть аритмия, а при весе в 85 она проходит". Или сахар снижается, или что-то еще. Тогда да, есть объективные медицинские показатели, которые свидетельствуют, что вес для здоровья человека лишний.
И то сегодня в практике мы видим, что врачи перестали смотреть на пациента, а смотрят только на цифры на весах. Автоматически, видя индекс массы тела больше 25 или, не дай бог, больше 30! От этого все ваши проблемы". Полные люди во всем мире жалуются на отсутствие индивидуального внимания к их проблеме, потому что с какой бы проблемой ни пришел к врачу полный человек, он всегда получает один и тот же ответ. Это неправомерный и неправомочный ответ, потому что врач не рассматривает проблему так, как он делал бы это, если бы к нему обратился худой человек.
Фактически этот самый вес становится универсальным объяснением, не являясь при этом основанием для каких-либо нарушений здоровья, ведь причина может быть в другом. Человек очень часто говорит: "Мне тяжело ходить с таким весом, тяжело пройти быстро без одышки, тяжело подняться по лестнице".
На самом деле это тоже не совсем правда, потому что одышка, тяжесть при ходьбе и вес связаны не напрямую. Одышка и тяжесть при ходьбе появляются тогда, когда у человека низкая кардиоваскулярная тренированность, то есть слабое состояние сердца и сосудов.
Есть люди со значительным лишним весом, которые ходят, бегают, катаются на горных велосипедах, занимаются хайкингом. Вы чувствуете себя стройным тогда, когда вы чувствуете себя физически крепким и тренированным. И это не про мышцы, а про определенные способности. Если я могу пройти с палками 10 километров и при этом не задохнуться, то, естественно, я буду чувствовать себя хорошо. При любом весе. И мы это, кстати, видели в клинике.
Очень полные люди чрезвычайно хорошо чувствуют себя, шагая скандинавской ходьбой по 5—7 километров с палками. И они действительно перестают ощущать этот вес как бремя. Хватит жрать, иди в спортзал! И плевать он хотел на кардиоваскулярную тренированность.
Это дискриминация или правильная мотивация к похудению? Это история про динамику группы, когда большинство выбирает определенное меньшинство, чтобы унизить его и почувствовать себя лучше, утвердиться. Это может быть связано с национальной идеей. Это может быть связано с количеством денег. В лихие девяностые очень многое определялось количеством наличности, потому что были люди, которые могли внезапно заработать очень много, а были и такие, которые не могли прокормить самих себя и умирали с голоду.
Социальный разрыв был очень большой, и, соответственно, очень многое определялось исключительно финансовой успешностью. Когда мы стали жить лучше, жить веселее, обнаружилось, что зарабатывают многие, если не все, и началось экономическое выравнивание, то стали нужны какие-то другие критерии неравенства.
Сейчас в России мужчина, который прекрасно зарабатывает, может позволить себе купить жилье, обеспечить семью, уже не будет достаточно хорошим кандидатом для многих женщин, если он при этом не выглядит соответствующе. Если он не стройный, не подтянутый, не занимается спортом.
Это стало новым критерием успешности — дополнительно к тем, что были раньше. Мне кажется, что очень часто мы видим ситуацию, когда мужчина выбирает женщину как некий атрибут своей успешности. Быть с худой женщиной значит продемонстрировать собственную успешность. Почему Пирс Броснан женат на чрезвычайно полной женщине? Она совершенно роскошная, очень красивая, но при этом у нее объективно большой вес.
А ведь Пирс Броснан — один из самых успешных киноактеров поколения, очень состоятельный человек, при этом еще и красавец. Ему нравится такая женщина, потому что Пирс Броснан находится там, где он может позволить себе выбирать ту, которую действительно любит.
Вся эта история про "Я знакомлюсь только с худенькими" говорит о том, что мужчина, скорее всего, недостаточно уверен в себе, чтобы выбирать женщину, которая противоречит общественному вкусу.
Поскольку отношение к толстым в обществе неуважительное, это равносильно тому, как приехать к пацанам на "Жигулях". Пацаны не поймут. А уверенные мужчины могут позволить себе выбирать худых, полных, лысых, лохматых, рыжих, веснушчатых — каких угодно. Мне кажется, что когда партнер говорит, какой вам нужно быть в физическом смысле, чтобы нравиться ему, тогда нужно оставить партнера: пусть ищет тех женщин, которые готовы меняться, лишь бы угодить ему.
Это касается и мужчин, и женщин. Когда начинаются требования менять собственный физический облик в угоду другому человеку, это очевидная декларация: "Я никогда не буду тебя любить таким, какой ты есть.
Я не могу. Только если ты прыгнешь выше, скинешь столько-то килограммов, нарастишь волосы, уменьшишь рост…". Человека, который весил килограммов, а через полгода весит 70, все похвалят и одобрят. Но проблема в том, что человек, который весил кило и через полгода весит 70, через два года будет весить Вот про этот финал диетической истории мы все время забываем… Я могла бы сесть на диету, чтобы сбросить 3 килограмма и снова весить 60, как в 18 лет, влезть в выпускное платье и хвастаться всем в Instagram.
Но это означало бы через полгода приобрести дополнительный лишний вес и депрессию. В принципе, абсолютно любой человек может снизить свой вес относительно текущего. Другое дело, что для этого нужно бросить работу, оставить личную жизнь, забыть все увлечения и сделать вес центром своей вселенной.
Все должно быть подчинено питанию и тренировкам. Питайтесь по часам; выдерживайте определенное количество килокалорий; бесконечно изобретайте еду, которую, несмотря на ограниченный калораж, вы будете способны пропихнуть в себя потому что это адски надоедает — питаться диетически ; постоянно тренируйте "силу воли", которая будет снова и снова приводить вас в спортзал… Правда заключается в том, что спорт не помогает похудеть.
Спорт — это прекрасная вещь, я его очень люблю, он помогает увеличить тренированность, выносливость, мышечную массу, но похудеть не помогает вообще.
Потому что чем больше вы тренируетесь, тем больше хотите есть. И дальше в ход идут хитрые приемчики, которыми мы пытаемся обмануть метаболизм, который говорит: "Я два часа парился в спортзале — дай мне, пожалуйста, бифштекс с жареной картошкой. Потому что мне нужны жиры, углеводы и белки — мне нужно все, чтобы чувствовать себя хорошо! А мы ему вместо этого даем протеиновый коктейль и обезжиренный творог… Для того чтобы выдерживать такой образ жизни, нужно сделать его своим неврозом.
И тогда да, вас ждут заветные 50 килограммов на весах. Только это, во-первых, чаще всего долго не длится, а во-вторых, вы заработаете расстройство пищевого поведения. И тогда у вас все будет зашибись. Будет 14 тренировок в неделю, подписчиков в Instagram, вы будете богиней спорта и здорового образа жизни. Только я очень боюсь, что вы будете адски несчастливы.
Потому что к здоровью это не имеет никакого отношения. Все, что мы видим в "инстаграмах" или на тех же соревнованиях, — это вещь, которая стоит очень дорого. У меня в кабинете бывали успешные, популярные, с сотнями тысяч подписчиков в соцсетях фитнес-тренеры, которые блевали после тренировок, потому что объедались и вызывали у себя рвоту. Были и другие люди, которые молились на ЗОЖ, как на икону. И рано или поздно все они приходили к мысли, что эта система не срабатывает, потому что придумана она не для живых людей, а для роботов.
Нужно быть Бэтменом, чтобы вести здоровый образ жизни так, как его понимают сейчас…. В странах, где 10—15 лет назад было большое увлечение диетами и похудением, теперь растет статистика ожирения. В Америке уже спохватились: повсеместно увеличивается количество программ по обучению осознанному питанию, число клиник, лечащих расстройства пищевого поведения, просто запредельное.
Но Америка — богатая страна, которая может себе это позволить. Большинство таких клиник существуют на пожертвования частных фондов. Наши же Рокфеллеры не спонсируют такие вещи. Двадцать лет назад диетически-похудательный процесс начался в Европе, которая, будучи циничной и многое повидавшей старушкой, очень настороженно отнеслась к этой моде, надо отдать ей должное.
Поэтому здесь статистика помягче: и ожирения меньше, и расстройств пищевого поведения, и диетического безумия. Но вот в России и на постсоветском пространстве мы видим повальное увлечение диетами и якобы здоровым образом жизни, правильным питанием, тренировками и, как следствие, наблюдаем колоссальный рост ожирения. Россия буквально за десять лет вырвалась на одно из первых мест в Европе по ожирению.
И ровно так же растут и молодеют расстройства пищевого поведения. Хотя такого никогда не было с х годов! Сегодня на прием приходят 11—летние дети с анорексией.
Раньше это была уникальная ситуация, сейчас — практически норма. Что вы думаете об этом? Современная психология вообще говорит о том, что силы воли не существует….
Когда ко мне на прием приходит человек с историей диет в 10—15 лет, а это, как вы понимаете, не редкость, я всегда говорю: "Я восхищаюсь вашей дисциплинированностью, силой воли и способностью вставать после поражения.
Сколько диет вы пережили? То есть у вас одиннадцать раз не получалось, а вы продолжали это делать — вставать и начинать все с начала. Я бы уже давно опустила руки". Чтобы раз за разом повторять все эти месяцы диет, нужно быть ну очень волевым человеком! В том-то и проблема. Люди, безуспешно пытающиеся похудеть, — это люди избыточно дисциплинированные, в каком-то смысле избыточно волевые. С упорством муравья, который тащит соломинку через препятствие, не видя, что она просто не проходит, они продолжают идти туда и пытаться это делать.
Они не сдаются. Я поддерживаю психологов из Оксфордского университета, которые провели серьезный эксперимент, одним из выводов которого был следующий: для того чтобы изменить поведение, нужно сформировать определенный навык, а силы воли не существует, ее нет, она здесь ни при чем.
И я с этим согласна. Каждый раз, когда я вижу историю про силу воли, дисциплину, в конечном итоге это история про насилие над собой. А насилие над собой — это история про несчастливую жизнь. Если вы ненавидите бег, зачем вам пять раз в неделю выходить на беговую тренировку, рыдая внутри себя от отвращения? Почему вы час этих уникальных суток своей жизни должны прожить, будучи несчастливым, в отвращении к себе?
Почему бы не делать то, что вам хочется? Я привела в русскоязычное пространство историю про интуитивное питание. Так получилось, что я стала об этом писать. Да, это тяжело. Потому что тебя постоянно пытаются унизить, оскорбить, обвинить в пропаганде ожирения.
Но то же самое происходит и с активистами на Западе. Зайдите в Instagram Тесс Холидей — известной американской модели plus-size. Ей же ужасные вещи пишут — точно так же, как и полным женщинам в России. Но здесь главное — не сдаваться. Сила антидиетического подхода в том, что рано или поздно его неправомерность осознает любой человек, и в конце концов он окажется на нашей стороне.
Как мы любим шутить в центре Intueat: "Переходите на сторону интуитивного питания, у нас есть печеньки". Один из жизненно важных навыков человека — умение защищать свои границы. Очевидно, что при нарушении границ личности, человек испытывает дискомфорт, а в норме гнев или злость. И вместо того, чтобы гасить в себе "нежелательные" эмоции нужно установить систему обороны: объявить свои границы нарушителям и защищать их при нарушении.
Вы не можете запретить человеку пить, ругаться матом, влезть в долги.
Если есть СПЕЛЫЕ БАНАНЫ СРАЗУ готовлю ! На второй день еще вкуснееЭто его территория. Он взрослый человек, несёт ответственность за своё поведение и имеет полное право делать всё, что ему заблагорассудится. Это насилие! Его лицо — его территория. Если дом общий, а не лично ваш, он имеет право придти к себе домой в любом состоянии. Ваше внимание и ваше тело — уже ваша территория и вы имеете право не позволять пьяному пользоваться вами. Мозг чей? Уши чьи? Возьмите на себя ответственность за то, что попадает в ваше сознание.
Этот список можно продолжать до бесконечности, по каждой ситуации, которая возникла в конкретных взаимоотношениях. Целью постановки границ является улучшение отношений! К сожалению, я часто сталкиваюсь с тем, что ко мне приходят после других психологов. Он научил меня ставить границы. В результате я отстранилась, в отношениях появилась холодность.
Муж завёл себе любовницу. Помогите сохранить семью". Психолог сразу предупредил, что жене моё новое поведение не понравится. Я ставил границы. Это для неё был как ушат холодной воды. Мы сейчас на грани развода. В технологии постановки и защиты личных границ есть четыре обязательных пункта. И если хоть одно звено вы пропустили — эффект может быть абсолютно другой. Как в любом рецепте. У вас получится омлет, если вы возьмете яйца, молоко и соль.
Без яиц — будет солёное молоко, без молока — яичница, без соли может и омлет, только есть такое не хочется. Так и с защитой границы. Может и "защитили", теперь он не переписывается в соцсетях, просто стал жить отдельно. Но разрыв с любимым человеком навряд ли сделал вас счастливее. Уважают не за грудь, ручки, ножки, кошелек. Уважают личность. А у личности всегда есть границы.
Чтобы стать личностью — нужно отделить себя от всего, что не является вашей личностью. В программе "Учимся любить себя" мои клиенты сначала формируют осознание себя, и только затем приступают к постановке и отстаиванию границ. Каждый случай постановки границ в жизни моих клиентов приводит к улучшению отношений, появлению уважения и взаимопонимания. А теперь давайте разберём на примерах, как же поставить границу так, чтобы отношения стали лучше.
Эта технология подходит только в межличностных отношениях, там где есть постоянное взаимодействие: родители, супруги, дети и другие родственники, друзья, коллеги по работе, партнеры по увлечениям или бизнесу. Если партнер вас игнорирует, ему невозможно поставить границу — он вне коммуникации. Невозможно поставить границу и во время скандала или выяснения отношений. Адекватность восприятия ситуации затуманивает гнев и взаимная обида.
Попытка объявить границу только усугубит ситуацию. Нельзя устанавливать порядки на чужой территории или давать советы как другому человеку поступать. Нельзя требовать от партнера "больше любви, заботы, внимания и уважения". Определите для себя, что конкретно вы хотите, чтобы человек перестал делать по отношению к вам.
Нежелательное действие в ваш адрес должно быть прекращено, независимо делаете вы для этого что-то или нет. Так дама просит мужа не приносить и не распивать дома алкогольные напитки, а муж ей говорит, что он будет выполнять это условие, если она не будет разговаривать дома по телефону.
Такой способ создать договоренности имеет право на жизнь, но это НЕ граница! То есть вы не требуете от него бросить пить — он взрослый человек, имеет право пить и напиваться. Вы не можете запретить ему приходить домой в нетрезвом состоянии, если дом общий. Конечно, если у него свой дом, а у вас свой — имеете право защитить границу: не приходи, не звони мне, когда ты пьян.
Выбирайте способ защиты границы и сообщите о нем. Очевидно, что сколько ни говори про границы, если не можешь их защитить — интервенция неминуема. Во взаимоотношениях всегда есть какое-то качество жизни, которое вы обеспечиваете своему партнеру и он это нигде или другим способом не может получить. Например, для многих женщин актуален статус замужней женщины, поэтому мужчина может лишить её этого статуса, подав на развод.
Для мужчины это может быть теплая атмосфера уютного дома, где он может расслабиться и отдохнуть. Поэтому, прежде чем затевать разговор о границах, ответьте себе на вопрос: что такого я даю своему партнеру, что он со мной живет общается.
В консультативной практике часто так бывает, что человек не понимает, почему, зачем и ради чего с ним живет его партнер. Это говорит о том, что отношений нет. Например женщина жалуется на супруга, говорит, что ей с ним плохо. Психолог: Что же такое он получает в общении с вами, что ради этого каждый день с работы приходит домой? Так границу вы не поставите. У вас функциональное взаимодействие: жена выполняет бытовые функции, а супруг финансирования.
Межличностной коммуникации нет. Сначала нужно найти ценность в отношениях обоих партнеров. Так одна дама, чтобы муж начал давать деньги на содержание детей собрала всю семью за столом. Живя на территории родителей, она пригласила к разговору и их. На разговор собрались все: родители, дети и она с супругом. И каждый из присутствующих сказал, какая сумма ему нужна на месяц.
Так получился ежемесячный обязательный бюджет. Мужу ничего не осталось, как дать обещание регулярно эту сумму приносить домой. Помните, что способ защиты границ — это не угроза. Это возможность лишить важного качества жизни нарушителя границ временные санкции. Нельзя в качестве способа защиты границ использовать то, что вы не можете выполнить или для вас это будет губительно.
Пример из практики. Ко мне обратилась за помощью молодая женщина, которая осталась одна "на улице" без средств к существованию с двухмесячным ребёнком на руках. До этого они с супругом ходили к психологу, где договорились, что если муж будет нарушать границу, она с ребенком покинет его дом.
Они пришли домой и отец малыша решил "проверить" не слабо ли ей уйти из дома и, конечно же, нарушил границу. Так в два часа ночи она оказалась за дверью его квартиры. На нашем примере: Галина сообщает Николаю, что "Если ты будешь приставать ко мне пьяный, я буду закрываться в комнате от тебя" или "Если же ты будешь называть меня глупой бабой, я буду прекращать разговор с тобой", "Если ты будешь называть меня плохой хозяйкой, я буду готовить только себе и детям".
Запланируйте себе взрыв эмоций у партнера. Скорее всего, в тот момент когда вы в разговоре объявите границу, ваш партнер скажет: "Да, конечно, милая, как скажешь". Он может даже день-два или пару месяцев соблюдать договоренность, но потом… его снесёт на привычные действия.
И тут ваше время стрелять! Хочется вам или не хочется, очень важно приговор привести в исполнение. Так одна дама, зная, что у мужа любовница, поставила ему границу: "Если ты будешь вечерами отсутствовать, я буду уходить в ночной клуб.
Мне без тебя грустно, я буду развлекаться". Пару месяцев супруг прекрасно проводил все вечера дома. Когда же он решил, что шторм прошёл, то собрался и ушёл. Она собралась и пошла. Где она была до 6 утра - история умалчивает. Но муж с тех пор всегда все вечера проводит вместе с супругой и детьми.
Важно в этот момент сказать партнеру: Милый, я же тебя предупреждала! Я была вынуждена так поступить. Когда ты в таком состоянии с тобой сложно говорить.
Успокоишься, приходи, я жду. Партнер успокоится и подумает: меня предупреждали, меня не оскорбляли, не унижали, со мной готовы дальше общаться. И будет с вами строить отношения с соблюдением ваших границ. Первый раз ставить границы очень страшно. Страшно разрушить отношения и потерять близкого человека. У меня для Вас отличная новость: отношения точно станут лучше, если вы правильно поставите границу. Теперь инструмент у вас в руках — дерзайте! На первый взгляд может показаться, что "слияние" термин из гештальт-терапии, обозначающий процесс психологического соединения людей в одно целое — это и есть близость в отношениях.
То есть, когда я чувствую единение с партнером, согласие, схожесть и кажется, что мы похожи практически всем , мне кажется, что это и есть настоящая близость, то самое счастье, о котором так много говорят.
Слияние — это действительно приятный процесс на определенных этапах отношений. Изначально грудной ребенок находится в слиянии с мамой и ему там очень хорошо. Но постепенно ребеночек отделяется. На начальном этапе построения взрослых отношений слияние также имеет место. За счет него мы и находим тех людей, с которыми нам хорошо, с которыми можно разделить те или иные эмоции и быть поддержанным.
Но любые отношения развиваются и не могут стоять на месте. И следующий этап после слияния — этап дифференциации, то есть, когда мы замечаем не только сходства, но и отличия друг друга. Но формирование близости возможно лишь тогда, когда этап дифференциации пройден, и отличия партнеров стали ценностью в отношениях. В слиянии очень трудно заметить, кто из участников что хочет, кому и что важно.
Есть местоимение "мы". Конечно, желания и потребности могут совпадать. Но это возможно выяснить лишь в случае, когда есть возможность отделиться и сравнить ты хочешь гулять — да, и я хочу. В слиянии невозможно отделиться и сравнить, нет такого навыка. Поэтому, зачастую, невозможно достоверно разобраться, кто именно хочет гулять, а кому — нужна квартира. В слиянии отношения построены на взаимных манипуляциях. В близости - на взаимных договоренностях. В отношениях слияния единственный возможный способ удовлетворения потребностей — это манипуляции.
То есть каждый из участников пытается добиться своего через нелегальные действия. Игра на чувствах партнера — это то, чем живут созависимые пары. На консультации семейный психолог подробно объяснит, что такое созависимые отношения. Если коротко, то в результате различных манипуляций одного партнера, у второго возникает чувство жалости, вины, страха или стыда, и он "покоряется" манипулятору, игнорируя свои потребности.
В ответ он также манипулирует, но в другой форме. В близости партнеры замечают и открыто предъявляют друг другу свои потребности, в этом нет ничего зазорного и в этом нет угрозы разрыва отношений по типу "как, ты не любишь это кино?
Все, нам с тобой не о чем говорить". В близости удовлетворение потребности одного партнера происходит через договоренность с другим. В данном случае отвержение второго партнера допустим, он собрался на футбол и уже опаздывает не будет рассматриваться как неуважение или тотальная нелюбовь, а принимается с пониманием. В близости также есть уважение к системам ценностей и мировоззрению друг друга. Партнеры сообщают друг другу о собственных системах ценностей и берут за это на себя ответственность , но не требуют, чтобы эта система заменила систему ценностей другого.
В отношениях слияния очень сложно иметь дело с отличиями друг друга. Афтырь ты мудак. Кстати, я не помню, что бы укропия войну РФ объявляла. Россия да, подробнее Вам, наверное, только последнее её предложение больше понравилось?
Могу Вас заверить, на Донбассе , в городе Донецке, где я проживаю, и который укропия терроризирует, уже почти 10 лет, так не считают. Окончательно и бесповоротно. Без Минсков, без Стамбулов и прочих перемирий и договоров, которые ни саму укропию, ни, тем более, ваших трех основных хозяев, самых миролюбивых стран в мире: США, Великобританию и Израиль, ни к чему не обязывают. Что по поводу оскароносного, лучшего фильма года быстро хозяева подсуетились пропагандистского кинА.
Я подожду следующих серий. И ещё мне интересно, 20 дней в Газе будут снимать. Вы плохо информированы: наши орлы успешно добивают ваше сраное мародерское кодло. Скоро выпрем его из Крыма - там уже писк стоит вовсю. И попомните мои слова: год станет годом изгнания России со всей нашей территории, включая и Донбасс.
А сунет - спалим живьем. Это мне свидомый скаклоамериканец писал в личку в году. Правда смешно? Ну я завтра сам хотел загрузить Эй, обновлять версию своевременно будешь? Посеяли ветер, придется пожинать бурю Цитата: "в надежде Насыщенность шрифта жирный Обычный стиль курсив Абзац 0px 4px 12px 16px 20px 24px 28px 32px 36px 40px Межстрочный интервал 18px 20px 22px 24px 26px 28px 30px 32px. Вход в систему. Запомнить меня. Регистрация Забыли пароль?
Последние комментарии. Re: "Посторонние" уже не те Новые обсуждения форума. V Ошибка Девочки-с-пальчик 1 неделя 1 день назад Баста, карапузики! Последние записи в блогах. Что было и что есть: расшифровки от гения 1 день 3 часов назад Любовь 2 недель 6 дней назад Точки в конце windows-папок 3 недель 4 часов назад Замечания к А.
Кларк Встреча с медузой перевод Л. Жданов 4 недель 2 дней назад Думает 5 недель 4 дней назад Замечания к А. Кларк "Прятки". Ехилевской версия 2. Все впечатления. Россия как пробуждается, так на войну Публицистика Россия как пробуждается, так на войну Публицистика про Кремлевский мечтатель : В году не вызывает ничего, кроме смеха Рейтинг: 0 1 за, 1 против.
Притча о талантах. Боевая фантастика Ну я завтра сам хотел загрузить Эй, обновлять версию своевременно будешь? Рейтинг: 0 0 за, 0 против. Вкусный кусочек счастья [Энди Митчелд] fb2 читать онлайн - Вкусный кусочек счастья пер. Андрей В. Захаров и.
Аппетит к жизни 4. Введение Глава 1 Она всегда разрешала мне облизать венчики первой Глава 2 Жевать так громко, чтобы не слышать, что происходит вокруг Глава 3 Я навсегда останусь толстой Глава 4 За возможность убрать жир «фотошопом» в реальной жизни можно убить Глава 5 Тот вечер и разбитое сердце Глава 6 Будь проклята эта еда, или Нет ничего вкуснее ощущения, что ты худой Глава 7 Тяжелый итальянский камень вины в желудке Глава 8 Без зеркала я по-прежнему считала себя толстой Глава 9 Как я познакомилась с Леонардо Ди Каприо, или Остров проклятых Глава 10 Если я избавлюсь от лишнего веса, то стану счастливой Глава 11 «Я никому не скажу, что ты жуешь во сне.
Не поймут. Энди Митчелл Вкусный кусочек счастья Дневник толстой девочки, которая мечтала похудеть Введение Если вы не были на вечеринке в честь моего двадцатилетия, значит, вам не достался замечательный торт. А если вы все-таки попали на вечеринку в честь моего двадцатилетия, значит, вам… тоже не достался замечательный торт.
На самом деле он не достался никому, кроме меня. Помню, как я отрезала первый кусок, потом взяла вилку и начала есть. Я сразу почувствовала кайф от сахара и взбитых сливок. Я словно балансировала на краю крыши небоскреба — это одновременно возбуждало, будоражило и пугало. Достаточно доли секунды, чтобы оступиться и погибнуть.
Вот чего я не помню, так это того, в какой момент решила съесть его весь. Водя ложкой по стенкам миски, я заметила, что помадка и тесто очень гладкие, почти атласные. Я рисовала спирали и восьмерки своей лопаточкой. Перекладывая ложками шоколадный крем цвета эспрессо в формы для тортов, я наслаждалась легкостью текстуры, воздушностью ингредиентов.
Ложка на противень — ложка в рот. Потом я завороженно смотрела через дверцу духовки на то, как постепенно поднимается тесто, заполняя двадцатисантиметровые формы.
Через десять минут воздух в моей квартире оказался настолько пропитан ароматом шоколада, что я уже не могла думать ни о чем, кроме этого торта. Я уже пообедала и наелась теста, но во мне появился какой-то новый голод, неожиданный и назойливый — из тех, что заставляют бросить все, чтобы утолить его.
Я не могла его игнорировать — он лишил меня всех сил, всего тайного волевого оружия и втолкнул на кухню, где мне вечно не хватало молока и самоконтроля. Когда торт остыл, пришло время готовить глазурь; я следовала точно такому же строгому протоколу проверки вкуса, как и с тестом. Когда миска оказалась полна матовых жестких холмиков, я покрыла глазурью оба слоя. Потом отрезала идеальный кусок, провела указательным пальцем по плоской стороне ножа, чтобы собрать налипшие крошки, и сунула его в рот, чтобы хорошенько облизать.
Кусок торта я поедала лихорадочно, словно за мной кто-то гнался. Я заглотила второй кусок, третий; за ним поспешно последовали еще три. Я отрезала еще кусочек, решив, что теперь-то уже хватит, но — о, посмотрите, какой кривой край остался, я совсем не умею пользоваться ножом. Надо отрезать еще, чтобы все исправить. Облизала глазурь и, наконец решив, что с меня хватит, отошла от торта и положила вилку и нож в раковину. Потом повернулась к столу — мне стало больно при виде того, что осталось от торта — один кусочек.
Чувство вины невозможно переварить. В его агрессивном распространении нет ничего естественного. Оно родилось внутри меня: увеличивается, разгибает пухлые ручки и ножки, брыкается и стонет на пути вниз по пищеводу, постоянно напоминает о себе, стыдит меня на каждом повороте. А когда наконец плюхается на дно моего желудка, то остается там еще на несколько дней — непрошеный гость, которого не выгонишь. Когда чувство вины наконец-то начинает растворяться, вяло обозначая попытки меня покинуть, все равно остаются частички ненависти к себе.
А ненависть, как кислота, разъедает все, что ее окружает. Начинается все с ненависти к торту — ко всем его многочисленным слоям ароматного искушения, — но быстро превращается в ненависть к себе и всем моим жировым клеткам. Я подвела себя. Я горюю из-за отсутствия самоконтроля. Я нуждаюсь в комфорте и ободрении, но стыд заставляет меня наказывать себя — большего я не заслуживаю.
Плач — это хороший вариант, но слезы не приходят. Вместо этого я зависаю, накрепко запертая внутри собственной кожи, и ненависть, вина и стыд пожирают меня изнутри. Сегодня, семь лет спустя, я снова стою у кухонного стола и делаю такой же торт с помадкой.
Я осторожно опускаю верхний слой торта на подушечку для глазирования. Я готовила этот торт уже столько раз, что мне нет нужды заранее пробовать его, чтобы почувствовать бархатистую текстуру. Он всегда был декадентским, с таким же глубоким вкусом, как у плитки высококачественного темного шоколада.
Поддев маленький кусочек вилкой, я понимаю, что если бы могла удержать горячую помадку в воздухе и откусить ее — насладиться еще до того, как она потечет по моему языку, — она была бы на вкус точно как этот торт. А вот и глазурь: взбитый крем с текстурой, представляющей собой нечто среднее между воздушностью клубка сахарной ваты и мягкой зефирной начинкой в шоколадной конфете.
Я провожу пальцем по этой глазури и останавливаюсь. Я вспоминаю, как резко изменилось мое отношение к этому торту за последние семь лет. За это время я сбросила 62 килограмма. Вес покинул мое тело, а вместе с ним — ненависть, вина и стыд. Я иногда вспоминаю те дни, когда сам вид любой сладости вызывал во мне соблазнительные фантазии — как я буду тайком есть их одна.
Может быть, как раз понимание того, что мне это легко сойдет с рук, признание, что могу это все съесть и никто не увидит — и останавливает меня сейчас. В конце концов я всю жизнь ела тайком. После школы я приходила домой, когда еще никого не было, и мне отчаянно хотелось есть. Я не знала иного способа смягчить муки одиночества, кроме как поесть — заполнить пустоты, в которых должны были быть комфорт и безопасность.
Еда просачивалась в миллионы трещин в фундаменте моей семьи, засыпала разломы и сужала пропасти. Но даже тогда я знала, что ем столько, что мне должно быть стыдно. Так что я научилась это хорошо скрывать. Съедала сразу по два швейцарских рулета и запихивала их целлофановые обертки поглубже в мусорную корзину, где их было не найти, если специально не искать.
До двадцати лет я таскала на себе тяжелое бремя стыда за переедание. Я съедала сандвич со стейком и сыром, потом приходила домой и обедала с семьей. Через два дня после начала очередной диеты я специально уезжала в соседний город, где меня точно не узнали бы, и заказывала что-нибудь в «Бургер Кинге».
Каждое утро, когда мама уходила на работу, я жарила себе три стопки оладий, втыкала вилку в плотный центр каждой из них по очереди и обмакивала их в лужицы кленового сиропа и топленого масла. Сегодня у меня уже нет ужасающего желания есть, когда никто не видит.
Это уже не соблазняет меня столь же привлекательным образом. Более того, было время уже после того, как я сбросила больше 50 килограммов , когда вид торта с помадкой вызывал не фантазии, а страх. Я провела несколько дней рождения, отчаянно пытаясь найти хоть какой-нибудь повод не есть этот торт — я часы и даже дни тратила, чтобы придумать такой повод.
Я думала: как бы так пожевать этот торт при всех, потом выйти в соседнюю комнату и его там выплюнуть. Три дня рождения я даже не облизывала измазанные в глазури пальцы. Худоба, которой мне удалось добиться, тоже несла с собой унижения. Теперь меня преследовал страх набрать лишний новый килограмм, показать себе, что все было зря. Моя тень по-прежнему оставалась слишком полной и большой, и она загнала меня в темный переулок расстройства пищеварения. Как и всегда, я загоняла свой стыд так далеко, что никто его не замечал, кроме меня.
Впервые в жизни я стала выглядеть здоровой. Мне очень хотелось скрыть тот факт, что, несмотря на радикальное преображение, внутри я оставалась все такой же измученной. Я врала, что только что поела, чтобы не есть за обеденным столом с семьей. Я ездила кругами по району, потому что не знала, как еще убить время на пустой желудок. Я покупала еду, когда шла в кинотеатр с друзьями, хотя не собиралась ее есть.
Я складывала недоеденные порции в ресторанах в пакет, а потом выбрасывала его, едва добравшись до дома.
Даже после того, как я снова полюбила готовить, я ограничивала себя самыми маленькими порциями, а остальное отдавала. Сейчас же, когда я готовлю этот торт несколько лет спустя, я понимаю, насколько черно-белыми были мои взгляды.
Я вижу, как трагично жить по принципу «все или ничего», балансировать на вершине пресловутого небоскреба и выбирать только между вариантами «стоять, парализованной страхом» или «прыгнуть с крыши в экстазе». Я понимаю, как больно жить, нервничая по каждому поводу. Я понимаю, как хаотична жизнь, которой управляют приступы мании и депрессии. Альтернатива, компромисс — это умение держать равновесие.
Не стремиться устоять или упасть — просто спокойно держаться на месте, понимая, где заканчивается крыша, и восхищаясь тем, что мы забрались так высоко. Я очень изменилась. Если захочу, могу спокойно съесть кусок этого торта, радуясь каждому откушенному кусочку. Я смакую вкус какао, бархатистую текстуру, а когда этот кусок закончится, уже не потянусь за другим. Я делюсь тортом с другими. Я ем его в открытую и с гордостью. Я горжусь тем, что приготовила что-то настолько богатое по вкусу — настоящее, даже божественное.
Я больше не ем до тех пор, пока не начинаю чувствовать, как растягивается мой желудок и растет чувство вины. Каждый следующий год после того, как я сбросила вес, я готовлю этот сметанный торт с помадкой. Каждый год я по-разному к нему отношусь. Как этот невинный торт превратился из любовника-насильника в здорового компаньона, хотя я всегда готовлю его одинаково?
Что изменилось? Или, может быть, я? Глава 1 Она всегда разрешала мне облизать венчики первой Я берусь за ручку венчика, тяжелого от желтоватого теста, и подношу его ко рту, как рожок с мороженым. Я слизываю тесто; уголки губ растягиваются в улыбке, а язык скользит по серебристым проволочкам. Растворяющийся коричневый сахар-песок; бархатистая, легкая, как перышко, мука, которую смешивают с растопленным маслом — из всех вкусов, что запали мне в память, дольше всех, должно быть, продержался именно вкус маминых шоколадных печенек.
Как и она сама, этот вкус настойчив, и его ни с чем не спутаешь. Такой же заметный, как ее бостонский акцент. Я продолжаю слизывать тесто, мои глаза цвета глазированного пекана наблюдают за тем, как она кладет шоколадные чипсы сразу по два — это ее фирменный стиль. Мама опускает взгляд и проводит пальцами — жесткими, как наждачка, из-за многих лет уборки чужих домов — по моим беспорядочным черным кудрям. Ее прикосновение беспокоит меня — в основном из-за того, что заставляет отвлечься от блаженного облизывания.
Я смотрю на нее — на случай, если она собирается забрать драгоценный венчик из моей пухленькой правой ручки, и я вижу ее мокрые волосы, такие же черные, как мои, пробивающиеся из-под полотенца. Именно такой — с только что помытыми и завернутыми в полотенце волосами — я вижу ее даже сейчас, закрывая глаза. Едва выбравшись из горячего, почти обжигающего душа, она всегда пытается сделать сразу четыре дела. Когда мой взгляд встретился с ее, она наклонилась и поцеловала меня.
А выпрямившись, напомнила мне: — Френси, я люблю тебя всю-всю, даже под грязной, гадкой водой. Я так и не узнала, что именно значит эта фраза. Ни имя, которым она меня называла, ни тем более все остальное.
Но я понимала, что таким образом она говорит мне и брату, что мы — ее жизнь. Это была ее уникальная формулировка фразы «Я люблю тебя больше, чем что-либо в мире». Я улыбнулась и снова сосредоточилась на венчике с тестом.
Даже в пять лет я была ее лучшей подругой, консультантом, «резонатором» для проверки идей и дегустатором. Она развернулась, рассматривая блюда, тарелки и подносы, покрывавшие каждый сантиметр выложенной плиткой тумбочки. Стол, на который не помещались ни салфетки, ни столовые приборы, потому что он весь был занят едой.
Стопки тарелок, полотенца, свернутые и перевязанные золотыми нитками, мини-холодильники с кубиками льда, где стояли банки с газировкой и пивом.
Мама всегда устраивала грандиозные дни рождения — с воздушными шарами и большими яркими украшениями. Ни один день рождения не обходился без сантиметрового трехслойного торта из «Пекарни Дэниэла», тогда — нашей любимой кондитерской, находившейся в часе езды, в Бостоне.
В этом году вечеринка тоже ничем не отличалась от предыдущих, о чем тут же напомнила мама. Сама мысль о новых сладостях уже радовала.
Банановый кекс Ароматный и очень вкусный! Вот что приготовить если переспели бананы Банановый пирогВсе еще слизывая смешанный с маслом сахар, не попавший в печенье, я посмотрела на стол, который она подготовила с небольшой моей помощью. Блюда с нарезкой стояли рядом с пушистым хлебом, тефтели, сваренные в соусе маринара, цепочки острых колбасок, которые выпучивались, как колготки на толстом бедре, тарелки с лазаньей, настолько горячей, что сыр пузырился, а соус выплескивался из тарелок. Свеже-выпеченный хлеб и семь постепенно размягчавшихся брусочков масла.
Тарелки с кучками тертого сыра пармезан и столовые ложки для посыпания. Главные блюда — домашние крекеры, разрезанные на точные квадраты, куриный паштет, соус для крекеров — стояли в продуваемом коридоре. Ну и, конечно же, десерт. Не меньше трех фруктовых пирогов — темно-синих, лиловых или красных на масляном тесте; две дюжины брауни, плотных, как помадка; мини-эклеры с заварным кремом из пекарни в Бруклайне [1] ; замечательные шоколадные печенья; и, конечно же, особый многослойный торт.
Такое меню казалось вполне оправданным для обслуживания тридцати членов семьи. Мама обожала устраивать вечеринки и придерживалась трех моделей кухонного обслуживания: массивного, еще массивнее и самого массивного. Но мы — семья едоков, а едоки любят хорошо поесть. Нам нравится иметь несколько вариантов. Мы всегда знаем, что можно побаловать себя яблочным пирогом, прежде чем приступить к торту.
Мы рассматриваем вечеринки в первую очередь с точки зрения меню, а во вторую — с точки зрения десертов. Мне кажется, наша одержимость изобилием идет от моей бабушки по материнской линии — она была коллекционером.
Она хранила использованную оберточную бумагу так же тщательно, как обиды. Она откладывала на черный день еду, вещи, деньги. Холодильник и морозильник всегда были заполнены до отказа, как в войну — даже через много лет после того, как все ее девять детей покинули дом; судя по всему, эти гены запасливости передались ей от вечно голодной ирландской семьи. А мама, вторая из этих девяти детей, всегда боялась нехватки еды. Она всеми фибрами своей теплой, мягкой и шерстяной души стремится накормить всех, кому это нужно.
Мама и по сей день готовит еду точно так же, как на мое пятилетие: кучами, небрежными кусками, чтобы из тарелок все вываливалось. Она не обращает внимания на количество и частоту подачи порций, не думает, нельзя ли оставить немного себе — она просто дает.
Она не терпит оговорок, работает яростно и всегда с избытком. Она обнимает очень крепко, поцелуи ее похожи на мощные прикосновения ярко-красного штампа; она покупает еду коробками, говорит и двигается, словно выступает на Бродвее, щедро намазывает хлеб маслом, а если у нее попросить что-нибудь — что угодно — она обязательно сделает.
Этот день рождения — классический пример того, как она стремилась порадовать всех. Она приготовила все блюда, о существовании которых знала я — та еще фанатка еды в свои пять лет. Одних тарелок на столе было столько, что не в каждом ресторане увидишь. Все, что я могла в принципе назвать, она уже приготовила. Тем не менее, она стояла, закусив губу, в неуверенности.
Она подбоченилась и еще раз придирчиво осмотрела стол. Не колеблясь, я шагнула к столу, от которого меня отделяло три шумных вдоха. Поднявшись на цыпочки, чтобы заглянуть за край стола, я с любовью посмотрела на блюдо, которое она тщательно составляла утром. Бледно-розовые пергаментные чашечки в лавандовый горошек, в которых стояли изящные кокосовые пирожные. Я внимательно изучила всю дюжину пирожных в поисках того, где больше всего глазури. Я знала, какого стандарта нужно придерживаться для выпечки: глазурь на капкейках должна быть толщиной не менее чем в два пальца; верхний слой печенек должен быть, конечно же, уголок с кремовой розочкой.
Я была сладкоежкой из сладкоежек. В том возрасте я была милым колобком ростом три с половиной фута и весом шестьдесят фунтов. Помню, как я обожала платье гранатового цвета, в которое меня одели в тот январский день. Накрахмаленный бархатный воротник, имперская талия и пышная юбка. Каждые несколько минут я кружилась и делала вежливый книксен, показывая, какой величественной, какой счастливой и расфуфыренной я тогда себя чувствовала.
Я скакала у зеркала в коридоре и увидела в отражении брата, уходившего в свою комнату. Энтони было одиннадцать лет, и он постоянно бегал. С рассвета до заката он пропадал на улице, играя с друзьями, а я оставалась дома, в основном в сидячем положении; часто меня даже оставляли одну.
Ему говорили, что он похож на маму: «Такой высокий и худой! А потом люди смотрели на меня, большую и круглую, и отмечали мое сходство с отцом. Я взяла кокосовый капкейк — тот, на котором было больше всего прекрасного масляного крема, — и ушла в соседнюю комнату. Там на голубом диване, украшенном цветочным узором, сидел папа — все еще в пижаме и до конца не проснувшийся. Я осторожно взглянула на него, зная, какое дурное настроение у него бывает по утрам.
Я даже удивилась, что он в это время уже такой веселый. Я сорвала с капкейка промасленную бумагу и начала его смаковать. Папа только что проснулся — за полчаса до того, как должны были прийти гости. Он довольно часто просыпался в дня.
Вечера он проводил, выпивая банку пива за банкой пива, за банкой пива, за банкой, банкой, банкой, банкой… В общем, это явно не помогало вставать рано. Я не знала, что далеко не все папы покупали по две упаковки красно-белых банок в винном магазине, потом приходили домой и курили под пиво сигарету за сигаретой, смотря до утра сериал «Госпиталь Мэш».
Для нас это было нормально. Впрочем, я все-таки не совсем понимала, почему ему постоянно хочется пить. Может быть, это пиво просто настолько вкусное, что он не может остановиться? Однажды, когда он вышел из комнаты и оставил недопитую банку с пивом, я подбежала к ней и сделала глоточек — вдруг это так же вкусно, как «Несквик»?
Оказалось, что нет. За несколько недель до дня рождения мама сказала мне, что папу уволили с работы. Папа, что естественно, был очень подавлен. Он слонялся по дому, не зная, чем себя занять.
Много лет у него была хорошая, высокооплачиваемая работа технического иллюстратора в Wang Laboratories, компьютерной компании с тремя миллиардами долларов ежегодного дохода, базировавшейся в Лоуэлле, штат Массачусетс. Он был отличным художником, с творческим и драматичным подходом. Помню, до того как меня отдали в школу, я ходила с ним на работу и сидела у него на столе, раскрашивая черно-белые изображения многочисленных деталей компьютера.
Даже сейчас, читая инструкции пользователя для только что купленного фотоаппарата, компьютера или телефона и рассматривая очень четкие и точные изображения мелких внутренних запчастей, я вспоминаю радость, с которой сидела в его кабинете с коробкой восковых мелков, работая над, как могло бы показаться, скучнейшей книжкой-раскраской в мире. Он затянулся сигаретой и отвернулся. Доедая пирожное, я вспомнила о большом торте в столовой. К счастью, он был в целости и сохранности.
Полгода назад папа, выпив, съел торт Энтони вечером перед его днем рождения — прямо голыми руками. Я подумала, что если бы с моим тортом такое произошло, я бы очень огорчилась. Из кухни донесся крик мамы: — Роб, пора одеваться, дорогой. Гости должны прийти с минуты на минуту. Папа выдохнул облачко дыма, потом потушил сигарету и бросил ее в одну из четырех больших бутылочно-зеленых пепельниц, стоявших у нас дома.
Он покачнулся назад, затем вперед и рывком поднял с дивана свои килограммов. Единственным, что он приобрел, потеряв работу, оказался вес. Он улыбнулся мне. Я запихнула в рот последний кусок капкейка и так же энергично поднялась. Я смотрела, как папа широко зевает, вытянувшись во весь свой рост в пять футов десять дюймов. В нем было на что посмотреть. Шелковистые, черные, как смоль, волосы, золотистая кожа и карие глаза, широко раскрывавшиеся при улыбке.
Верхняя губа у него была совсем тонкой, так что нижняя казалась вечно выпяченной. Ярко выраженная структура лица — высокие скулы, глубоко посаженные глаза — была настолько привлекательной, что однажды увидев это лицо, его уже невозможно забыть. Он наклонился и еще раз крепко поцеловал меня в лоб. Я последовала за ним на кухню. Подойдя к маме со спины, он крепко схватил ее за талию и прижался лицом к волосам, вдыхая запах.
Она расслабилась, прижавшись к его груди. Потом она вытянула шею и повернула голову, чтобы с улыбкой заглянуть ему в глаза. Он опустил взгляд, оценивающе взглянул на губы, потом поцеловал ее.
Они любили друг друга — вот в этом я уверена. Как мне рассказывали, они познакомились, когда учились в старших классах школы — в тот день она подвозила его и еще нескольких друзей на машине. Она рассматривала его в зеркало заднего вида, не зная, что и думать. Он сразу обращал на себя внимание, его огромное самолюбие, казалось, заполняло собой машину. Он, не смолкая, отпускал шутку за шуткой в адрес их общих знакомых на заднем сидении. Мама оглядывалась, не слишком довольная происходящим.
К концу поездки она уже считала его той еще сволочью, как она мне недавно рассказала, и полностью списала его со счетов. Через несколько недель они снова встретились на танцах в ее школе — оба пришли со своими партнерами. Единственное, что мешало ей совершенно его невзлюбить, — она все-таки считала его красивым. Под конец вечера мама увидела, что ее одноклассница стоит в левой части танцпола совершенно одна.
Ей явно было неловко: она казалась скорее даже не «стенным вьюнком» [2] , а сорняком в оливково-зеленом тафтовом платье. Когда мама увидела, что бедная девушка целый вечер пританцовывала одна, безуспешно ища взглядом хоть кого-нибудь, кто пригласит ее, у нее стало тяжело на сердце. Она хотела было даже пригласить ее на танец сама и, даже особенно не задумываясь, взялась за подол платья и пошла к ней.
Но тут мимо, тоже в направлении той девушки, прошел папа. Мама остановилась и наблюдала. Он что-то шепнул ей на ухо, и она засмеялась, уже не так сильно нервничая. Мама улыбнулась, поняв, что папа только что пригласил ее на танец. Она не могла отвести глаз, когда они заскользили по танцполу под музыку Марвина Гэя. Она задумчиво огляделась, словно ответ прятался у нее за плечом.
Нет, ну, он на самом деле милый — просто посмотри на него! Но в тот вечер это было просто… Я еще ни разу не видела на лице той девушки такой улыбки.
После того вечера она решила дать ему шанс. И в конце концов влюбилась. Она нашла нежные грани его характера и чувствовала себя особенной, считая, что только ей он показывает самые интимные свои черты — одаренный художник, проницательный, с потрясающей интуицией, очень чувствительный.
Когда я выросла достаточно, чтобы спросить уже папу о том, как они познакомились и полюбили друг друга, он сразу же ответил, что все понял, едва сев в машину. Он объяснил мне, что такое родственные души, и сказал, что они с мамой — как раз такая пара. Ее честность и искренность обезоруживали его. Увидев это все, папа не мог не влюбиться в нее. Он никогда не встречал никого похожего на маму.
Через пять месяцев после того, как они начали встречаться, он бритвой и чернилами вытатуировал ее инициалы, МЕС , себе на предплечье. Он был полностью уверен в своих чувствах к ней. И я постепенно начала замечать искры, которые пробегали между ними. Иногда они были дикими и необузданными, но чувства всегда оставались безоговорочными.
Никто больше не мог заставить ее так громко смеяться. Ни на кого папа не смотрел так нежно, как на маму. Она засмеялась. Мы обе расхохотались. Он шлепнул ее по попе, еще раз поцеловал и ушел в спальню. Я посмотрела на маму. Она все еще подергивалась от смеха, качая головой. Потом она ушла в ванную. Вскоре я услышала шум фена. Через несколько мгновений она стала насвистывать любимую мелодию — они с папой оба ее очень любили.
Мое же внимание снова привлекли пирожные, стоявшие на белой фарфоровой тарелке. Я улыбнулась, понимая, что никто мне не помешает взять еще одно. Я снова рассмотрела их все в поисках самого большого слоя глазури. Мой рот наполнился сладостным ожиданием, когда я осторожно вытащила из середины победителя «конкурса глазированности» и осторожно разорвала пергаментную чашечку.
От первого же кусочка я испытала блаженство. Мама знала толк в пирожных. Каждая крошка была связана с другой; мягкая, шелковистая паутинка обволакивала все откушенные кусочки.
Я открыла рот пошире, чтобы в него вместилось больше глазури и пирожного. Это сочетание — ароматное пирожное, которое превращается в мягкую пасту, соединяясь с мягчайшим ванильным масляным кремом, — я просто обожала, меня непреодолимо влекло к нему. Я быстро прикончила второе пирожное и тщательно облизнулась, чтобы растворить все напоминания о богатом вкусе. Я ощутила волну удовольствия и облегчения.
Два капкейка исчезли. Но количество еды, которое я поедала, для меня особенно ничего не значило. Какая разница — одно пирожное или два? Калории, умеренность, здоровье — об этом в таком возрасте я даже и думать не могла. Я не останавливалась, чтобы проверить, голодна я или уже сыта — просто ела. В идеальном мире ребенок учится есть интуитивно. Он находит и смакует то, что ему хочется, когда он голоден. А потом перестает есть, когда желудок отправляет сигнал мозгу: «Эй, привет, с меня хватит.
Спасибо большое». Ребенку вполне достаточно мягких телесных ощущений. Я же, напротив, ничему такому не училась. Еда никогда не была для меня просто источником энергии. Я не просто утоляла ей голод и уж точно не переставала есть, когда была сытой. Моим первым учителем стал папа — он беспрестанно ел всю ночь. Больше того, он вообще ел только по ночам.
После того, как выпьет. Лежа на диване перед телевизором, где был включен Nick at Nite [3] , и прихлебывая пиво, он с довольным мычанием расправлялся с большим сандвичем с говядиной и сыром и целым пакетом наших любимых картофельных чипсов. После этого он возвращался на кухню, чтобы достать из морозилки свое любимое лакомство: полу-галлонную ванночку ванильного мороженого с шоколадной крошкой — по крайней мере, так это называлось в магазине.
По ночам он был намного счастливее. Веселый, не беспокоился ни о чем. Я научилась считать красно-белые банки, которые он давил своими ручищами.
Я знала, что когда в мусорном ведре три банки, папа скоро развеселится. А после четырех — проголодается. Я хотела быть с ним, когда он ест, так что тоже чувствовала голод. Еда — это было нечто особенное. Я лежала рядом с ним в кровати и жевала, засиживаясь далеко после полуночи, наслаждаясь вкусом и чувствуя себя виноватой, что занимаю мамину сторону кровати — пустую, потому что мама работала.
К половине второго ночи он выкуривал целую пачку сигарет, а потом проваливался в сон. Я в полудреме видела, как к кровати подходит Энтони, аккуратно забирает зажженную сигарету из папиной руки и тушит ее в пепельнице. Потом он целовал меня в щеку и выключал телевизор. По выходным я вставала рано, зная, что папа будет спать еще несколько часов. Энтони, как обычно, уходил играть в бейсбол. Если не в бейсбол, то в футбол. Если не в футбол, то в баскетбол или уличный хоккей.
В общем, всегда во что-то где-то играл до темноты. Как и мама, он вставал по будильнику, и у него были свои ключи от входной двери. Я шла на кухню, уже вполне самостоятельная и независимая в своих действиях, и залезала на тумбочку, чтобы добраться до шкафчика с крупами.
Там я включала телевизор и часами смотрела любимые мультфильмы. Сама того не замечая, я съедала всю тарелку хлопьев, после чего наполняла ее заново. Тарелка за тарелкой — вот так я и ела, сидя за кофейным столиком, отодвинутым на безопасные двенадцать дюймов от телевизора.
Есть, не сводя глаз с телевизора, было моим хобби — оно скрашивало мое одиночество. Я успевала съесть три тарелки хлопьев, допивая густое, сахаристое молоко до последней капли, прежде чем просыпался папа. После этого ему требовалось еще часа два, чтобы приготовиться к началу дня.
Все утро и большую часть дня я играла одна — в школу или в домик. Я одевала и переодевала своих Барби. Мыла голову своим «Малышам с капустной грядки» и делала им прически — это в конце концов привело к их преждевременному облысению. Легкость и шаловливость, свойственные папе по ночам, куда-то исчезали утром и днем. Просыпаясь, он был заметно холоднее и серьезнее. Он улыбался так, словно эти улыбки лишали его чего-то важного. Он меньше шутил. Я знала, что он только что проснулся, но выглядел он так, словно пришел с ночной смены.
Еще я знала, что до полудня с ним разговаривать бессмысленно. Об этом я узнала в прошлое Рождество, когда он внимательно на меня посмотрел и сказал: — Мне нужно попить кофе, прежде чем начнем открывать подарки. Мама пыталась дразнить его, заставить отказаться от трех чашек черного кофе с сахаром — а то, может, нам уже ничего и делать не захочется, когда он их выпьет.
В конце концов, сегодня же Рождество. Он сурово посмотрел на нее. Не испытывай мое терпение, Мири. Я понимала, как к нему обращаться, по наклону плеч и по тому, как он медленно и методично курил в гостиной. Время и настроение всегда задавал папа. Вся наша семья подчинялась термостату кипящему или замерзающему , установленному внутри него.
После того как ему все-таки удавалось приготовиться — обычно около четырех часов, — он часами мог рисовать какой-нибудь очередной странный рисунок, идею которого придумывала я. В основном мы рисовали подводный мир.
Вода казалась мне интересной — в том числе потому, что я не умела плавать. Я боялась плавать после того, как чуть не утонула в отпуске в Южной Каролине. Папа достал меня со дна океана; соленая вода хлестала из моего рта, как из шланга.
Когда мы заканчивали рисовать, я обычно выбрасывала свой рисунок, потому что он никогда не получался таким же хорошим, как у папы. Даже близко. Я не могла видеть свои иллюстрации рядом с его — они выходили такими идеальными. Позже, когда я опять оставалась одна, ставила его рисунок на стол рядом с собой и пыталась срисовать его на миллиметровую бумагу.
Я хотела рисовать так же хорошо. Хотела, чтобы рисунок понравился даже папе-художнику. Мне казалось, что он любит все, что мы делаем вместе, так же сильно, как и я. Мы были увлечены, полностью поглощены работой — рисовали, что-то делали своими руками; мы были просто дикими. Мы даже однажды били на кухне яйца после того, как я сказала ему, что злюсь. Потом, через несколько часов, мама убрала остатки нашего побоища. В общем-то, все эти бесконечные вечера и ночи с папой мне достались благодаря тому, что его уволили с любимой работы.
Я понимала, что это плохо, слушая, как он шепчется об этом с мамой. Я не понимала этого — примерно так же, как не понимала, почему крупнее всех друзей. Или почему бейсбольные мячи прилетали Энтони прямо в перчатку, а мне — только прямо в лицо. Просто так уж получается. Когда начались занятия в школе, я всегда опаздывала. Папа либо не мог встать утром, либо мы долго решали, зеленые или фиолетовые легинсы надеть с неоново-оранжевой блузкой на размер меньше, которую он мне купил, когда мама попросила его сходить со мной в магазин и купить одежду для школы.
Когда она позже решила посмотреть на мои обновки, я с улыбкой показала ей стопку тетрадок с узорами, оранжевую блузку, две пары пластмассовых сережек и набор накладных ногтей из CVS. Еще, помню, мы ездили вдвоем в нашей двухдверной «Тойоте-Терсел», чтобы забрать его пособие по безработице перед школой. О, я очень хорошо помню эти поездки.
Я даже сейчас могу представить себя на пассажирском сидении; папа подъезжает близко к припаркованной справа машине и спокойно бросает красно-белую банку пива на заднее сидение. Я выглядываю в окно, папа в этот момент резко поворачивает, чтобы объехать ту припаркованную машину, и где-то рядом блестит серебристая застежка ремня безопасности.
Сам ремень, которым я даже не пристегнулась, висел на двери. Потом я занялась пакетом в руках — там были свежие, только что обжаренные пончики. Я достала один пончик и вгрызлась в него, добравшись через внешний слой глазури до сдобного центра; глотала я, почти не жуя. Пока папа сидел дома, совершая экспедиции к холодильнику, где всегда находилось что-нибудь алкогольное, мама работала с утра до вечера — даже по выходным.
Сейчас я понимаю, что лишь в 48 лет она отказалась от третьей работы и стала работать всего на двух. Я ненавидела ее за то, что ее постоянно нет.
Презирала каждый час, каждое задание, которое она выполняла, чтобы держать нас на плаву. Я знала, что она и сама не хочет уходить чуть ли не вдвое сильнее, чем я хочу, чтобы она осталась. По ночам она работала, а я лежала в кровати с папой. Я прижималась к ее подушке, утыкаясь лицом в плюшевый центр, и засыпала. Подушка пахла не духами и не шампунем; я чувствовала теплый, молочный запах ее кожи в том месте, где шея встречается с ухом.
Иногда у нее не было дневной смены сразу после ночной, так что она три-четыре часа дремала. Спала она настолько мало, насколько позволяло тело. Она знала о моем типичном утре в гостиной: «Заботливые мишки», «Пи-ви Герман», хлопья. Должно быть, именно ее типично ирландское чувство материнской вины и щедрая душа заставляли ее просыпаться, как бы долго она ни спала, и смотреть телевизор со мной. Она улыбалась и целовала меня в лоб, прижимаясь и дыша мне в кудряшки; она сияла, видя свою малышку, хотя ее глаза были измученными и мутными.
Она напоминала мне, что кофейный столик — это не стул, и что нужно отсесть подальше от телевизора, чтобы не испортить глаза. Когда она оставалась дома днем, это значило, что ей предстоит ехать куда-нибудь на уборку. В течение многих лет у нее был стабильный, пусть и небольшой доход: она оттирала до блеска величественные дома в богатых районах неподалеку от нашего дома в Метуэне, штат Массачусетс. Когда я была маленькой, почти всегда ездила в эти двух-трехчасовые поездки вместе с ней.
Я, конечно, могла остаться и дома со своими игрушками, но отнюдь не возражала против возможности посмотреть любимые сериалы в каком-нибудь доме, нуждавшемся в уборке. А мама… Ну, ей достаточно было представить, как я целый день сижу в пижаме на кофейном столике, не отрываясь от телевизора, чтобы решить, что уж лучше будет взять меня с собой.
Я познакомилась со многими семьями — владельцами этих домов. Я сидела и смотрела «Панки Брюстера» на домашних кинотеатрах с объемным звуком. Мама время от времени заходила в комнату, чтобы опять напомнить, что кофейный столик — это не стул, а я делала телевизор погромче, чтобы не прослушать ни слова из мультфильма.
Когда она уходила, качая головой, в комнате оставался запах хлорки и аммиака. Из-за этих химикатов и постоянной уборки кожа на маминых руках так высохла, что даже стала трескаться.
После уборки я знала, что теперь нас ждет визит в «Макдональдс». Мама всегда держала слово, так что я получала награду за то, что была «такой хорошей маленькой женщиной».
Именно так она вознаграждала мое терпение — вкуснейшими чизбургерами с пересоленной картошкой фри, обмакнутой в сладкий кетчуп. Этот обед был не просто приемом пищи. Мама не работала, не убиралась в нашем или чужом доме — она просто была со мной, и мы ели в машине. Пока мы стояли в очереди в «МакАвто», в открытое окно влетали чудесные запахи. Сидения нашей машины пропахли жиром, солью и говядиной. Все это витало в воздухе, словно у нас висел ароматизатор с запахом фритюрницы. Мама улыбалась, поворачиваясь, чтобы передать мне мой Хэппи Мил в картонной коробке в форме домика.
Я улыбалась в предвкушении. Потом хватала ванильный коктейль, который упросила маму заказать, хотя мы обе знали, что ее кока-колу тоже выпью я. Когда я открывала коробку, из нее вырывались клубы пара. Правой рукой я тянулась в глубину коробки, чтобы найти самое главное — чизбургер. Я бросала игрушку на пол, раздраженная тем, что она смяла булочку.
На одной из моих любимых фотографий изображена ужасно капризная трехлетняя я, сидящая у мамы на коленях. Рот у меня вымазан чем-то темно-коричневым, а по глазам видно, что я недавно ревела. Мама улыбается, протягивая мне эскимо, и я тут же замолкаю. Сейчас я понимаю, что мамино отношение к детям было своеобразным коктейлем из любви и чувства вины. Наполовину — сладкая, почти приторная любовь, наполовину — горькая вина за то, что двое детей живут с отцом-алкоголиком и матерью, которой постоянно нет дома.
Меня она успокаивала, одновременно прогоняя собственное чувство вины, с помощью еды. Маленькая девочка, которой тогда была я, поняла, что дискомфорт — это плохо, и что стоит мне хоть чуть-чуть ощутить скуку, сомнения, тревогу или гнев, меня тут же успокоит еда. По крайней мере, на время. Если я расстраивалась, то мама отвлекала меня, просто обещая чем-нибудь угостить. Ради капкейков я была готова забыть о любом мини-теракте, который в тот момент замышляла.
Она доверяла еде, которая присматривала за мной, пока ее не было дома. Она знала, что пока папа спит, со мной сидит мой готовый завтрак, что «Макдональдс» скрасит долгий и скучный день уборки, что не может отказать мне ни в какой просьбе, связанной с едой, хотя отлично понимала, как тяжело мне придется, когда я подрасту. Еда была осязаемой вещью, которую она давала мне взамен проведенного со мной времени. Достаточно было просто посмотреть на всю еду, приготовленную на мой день рождения, — все эти тарелки, которые, наверное, могли бы заполнить всю большую полку в супермаркете, — и всем становилось ясно, что мама выражала свою любовь через еду.
Мне не нравилось, когда они уходили. Родственники, друзья, да кто угодно — я не хотела, чтобы они оставляли нас одних. Папу гости особенно раздражали. На многих вечеринках, устраиваемых мамой, он присутствовал от силы час, после чего уходил в спальню с очередной упаковкой пива. Этот вечер не стал исключением. Когда все разошлись, он пришел на кухню.
Глаза его были открыты где-то на три четверти. Моргал он долго и с трудом. Дыхание пахло чем-то кислым. Он шел по комнатам целенаправленно, но неуклюже, словно очень хотел куда-то попасть, и с удовольствием бы двигался быстрее, только вот ноги не слушаются. Мама повернулась и посмотрела на него. Ее взгляд был совсем не таким, как перед вечеринкой, когда он пришел на кухню в нижнем белье.
Когда она поняла, что я смотрю на нее, она улыбнулась мне. Примерно так же она мне улыбалась, когда объясняла, что папу уволили с работы, и теперь он сможет больше времени проводить со мной. На такую улыбку я не отвечала. Если улыбки можно сравнить со вкусом пирожных, то это «пирожное» мне совсем не нравилось. Увидев, что кухня заставлена сковородками, кастрюлями и тарелками, папа вызвался помочь. Она отобрала у него фарфоровую соусницу. Пока что она говорила вежливо. Игнорируя ее просьбы пойти спать и уверения, что она справится сама, папа пошел по кухне, собирая тарелки.
Он переставлял их с одной тумбочки на другую, со стола на стул, из раковины на плиту. Я озадаченно смотрела, как он беспорядочно переставляет тарелки то ближе, то дальше от раковины. Несколько минут мама просто стояла, сжав губы, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Мне даже было интересно, накричит ли мама на папу, как накричала на меня, когда я, играя в пекарню, насыпала на прикроватный столик муки и залила ее клеем ПВА.
Она потянулась к стопке фарфоровых тарелок, которые он удерживал на предплечьях и явно собирался унести в гостиную. Прежде чем она успела подхватить тарелки, он убрал из-под них руки, и вся стопка рухнула на кафельный пол.
Мне показалось, что грохот и лязг стихли только через несколько минут. Мама стала кричать в ответ; увидев, что у нее в глазах стоят слезы, я тоже заплакала. Это были ее любимые тарелки. Папины крики звучали похоже на рокот — как землетрясение, от которого раскололась земля, когда погибла мать Литтлфута [4].
Его лицо раздулось и покраснело. Вскоре оно оказалось так близко к маминому, что я даже подумала, что сейчас крики перерастут в поцелуй, но она оттолкнула его, и он отшатнулся к плите. Наклонившись в сторону, он схватил с кухонного стола зеленую стеклянную пепельницу; прежде чем я успела понять, для чего она ему понадобилась, он размахнулся и со всей силы швырнул ее в стену чуть левее того места, где стояла мама. Мама завизжала; услышав пронзительный звук, оттененный звоном бьющегося стекла, я перепугалась.
Посмотрев на пол, я увидела прозрачные осколки зеленого стекла у маминых ног. Я заметила, как похожи они на зеленую яблочную карамельку на палочке, которую я на прошлых выходных уронила на тротуар. Она держала меня так же крепко, как Энтони, когда мы боролись.
Я почувствовала, как ее слезы капают мне на лоб и кончики ушей. Вскоре слезы потекли так быстро, что с ее подбородка сразу попадали мне на ресницы и щеки, словно это плакала я, а не она. Я уставилась на папу, который рухнул на стул, стоявший у кухонного стола.
Что-то в нем изменилось. В глазах появились маленькие красные ниточки, на висках — капельки пота, и они пугали меня. Он уже не был похож на моего папу. Он вообще не был похож хоть на чьего-то папу. Я смотрела на него, как смотрела на старое фортепиано из красного дерева, стоявшее в гостиной. Когда мама привезла его домой из антикварного магазина, я сначала подумала, что это уникальное сокровище, которое теперь наше, и только наше. Но потом, когда я уже рассматривала его достаточно долго, то заметила и многочисленные изъяны: трещины, которые тянулись по деревянной поверхности; насколько оно неустойчиво, если не опирается о стену; зазубрины, сколы, другие мелкие повреждения, полученные в прошлой жизни и уже в нашем доме.
На следующий день все вернулось в норму. Утро было совершенно типичным, никто даже не упоминал о событиях вчерашнего вечера. Мама собрала осколки разбитой пепельницы шваброй и выбросила их в мусор; Энтони пошел к друзьям играть в футбол; папа вернулся к своему мрачному дневному времяпрепровождению.